...Я спросила, уж не вспыхнул ли где-нибудь большой пожар, — спросила потому, что в городе стоял необычайно густой и темный дым — ни зги не было видно. «Ну что вы, мисс! Конечно нет, — ответил молодой человек. — В Лондоне всегда так». Я была поражена. «Это туман, мисс», — объяснил он.
Посвящается моей приемной дочери Виктории
Глава 1
Сырой серый туман, похожий на армейское одеяло, прижимался к окошкам автомобиля. Казалось, прошел целый век, прежде чем Тедвард вернулся из разведки и его рука в желтой кожаной перчатке негромко постучала в стекло. Роузи опустила окошко и высунула наружу хорошенькую головку.
— Что-нибудь выяснил?
— Да, мы на Сазерленд-авеню, а не на Элджин-авеню. — Он осветил фонариком табличку с названием улицы всего в нескольких футах от них. Свет погас, и Тедвард растаял в сумраке. Вскоре он взобрался на водительское сиденье рядом с Роузи и ободряюще похлопал се по колену. — Уже недолго, цыпленок. Я точно знаю, где мы находимся. Не беспокойся.
— Ты говорил то же самое и раньше, — недовольно пожаловалась она.
— Да, но сейчас я уверен. Только нам придется развернуться.
Мимо крался автобус, мерцая призрачными огнями, разрезающими свинцовую тьму. В его «кильватере» ползло несколько автомобилей. Тедвард осторожно развернулся. Пару минут они медленно ползли в очереди, потом машина царапнула тротуар слева.
— Не волнуйся, малышка. Теперь я знаю дорогу.
Роузи нетерпеливо дернула плечами.
— Как я могу не волноваться? Мы тащимся уже бог знает сколько.
— Осталось самое большее минут пятнадцать, Роузи. Я не мог ехать быстрее в таком тумане.
— Да, но так заблудиться...
— Я бы не заблудился, если бы видел перед собой хотя бы на дюйм.
— Надо было перед выездом позвонить в полицию... — сердито сказала Роузи.
— Знаю, — вздохнул Тедвард. — Это моя вина. Я должен был об этом подумать. Но обычно от твоего дома до моего всего пять минут езды, поэтому инстинкт велел мне прыгать в машину и мчаться вперед. Я понятия не имел, что на улицах такой густой туман.
Круглое лицо Роузи побледнело от беспокойства, длинные ноги сплелись, мышцы нервно напряглись.
— Тедвард... ты не думаешь, что он мертв?
— Откуда я знаю? — отозвался он, тоже теряя терпение.
— Ты ведь врач, верно?
Тедвард высунулся из окошка, наблюдая за тротуаром.
— То, что я врач, не означает, что я могу поставить диагноз на основе телефонного сообщения. Расскажи снова, что произошло.
— Я уже рассказывала тебе, Тедвард. Зазвонил телефон, я подумала, что это твой пациент, и сняла трубку, как делаю дома для Томаса. Послышался хриплый голос: «Приходите скорее!» Я спросила, кто это, а он сказал: «Попросите доктора, чтобы приехал немедленно! Кто-то вошел и ударил меня мастоидным молотком{1}. Я умираю». Конечно я была ошеломлена, но все еще думала, что это пациент и спросила, куда ехать. Тогда он назвал наш адрес!
— Ты уверена, что это был ваш адрес?
— Надеюсь, я еще не забыла, где живу? — проворчала Роузи.
— И он действительно упомянул мастоидный молоток?
— Должно быть, Томас оставил его на видном месте, а грабитель подобрал и ударил им бедного Рауля. Старые инструменты валяются по всему дому.
— Ты уверена, что это был Рауль Верне?
— Он назвал наш адрес, Рауль обедал у нас сегодня вечером, и в доме больше никого не было с иностранным акцентом. О Тедвард, неужели он в самом деле умирает? Конечно, французы всегда суетятся...
— Ты можешь судить об этом лучше меня. Я его не слышал.
— Голос был очень слабый, а потом раздался стук, как будто он уронил трубку...
— Ну, мы скоро туда доберемся. — Машина снова повернула. — Вот и Мейда-Вейл — теперь уже скоро.
Они ехали молча — маленький автомобиль пробирался через окутанный туманом город, как кот в поисках добычи, ползя на брюхе и сверкая глазами в ночи. Массивное лицо мужчины средних лет, обычно веселое и улыбающееся, было серым и свинцовым, как туман снаружи. Пухлые, остроконечные пальцы девушки сжимали обтянутое нейлоном колено. Тедвард, чьей профессией было сохранение жизни, внушал себе, что такой крысе, как Рауль Верне, лучше всего умереть. Роузи, молодая и возбужденная, предавалась размышлениям о своих сладостных грехах и пыталась решить, хорошо для нее или плохо, если бедный Рауль умер, и что он успел сказать Матильде.
Глава 2
Прошла всего неделя с тех пор, как Роузи сказала Матильде:
— Тильда, я хочу спросить тебя кое о чем. Боюсь, что я попала в жуткую передрягу. Мне кажется, я жду ребенка.
Матильда уставилась на нее, застыв как вкопанная и держа одной рукой подол ночной рубашки Эммы. Эмма напряглась, как собачонка на поводке, и, когда ее отражение в зеркале сделало то же самое, показала ему язык. Этот строго запрещенный жест вернул Тильду к действительности. Она усадила дочку на колени, машинально шлепнув ее по круглой розовой попке, и с отчаянием произнесла:
— О Роузи!
— Ужасаться бесполезно, — сказала Роузи. — Что сделано, то сделано.
— То есть как это? — воскликнула Матильда, снова ставя Эмму на пол. — Иметь незаконного ребенка — не шутка, дорогая моя, тем более в нежном возрасте восемнадцати лет.
— Господи, ты ведь не думаешь, что я собираюсь его иметь?
— А что еще ты намерена делать?
— Есть тысячи способов. Ужасные старухи в переулках с бутылками, наполненными горячей водой, хотя не могу себе представить, что они с ними делают. Но мне не о чем беспокоиться — я всегда могу обратиться к Тедварду.
Тедвард был партнером Томаса Эванса по медицинской практике.
— Тедвард не станет этого делать.
— Для других — нет, а для меня сделает. Он ведь всегда был влюблен в меня, не так ли?
— Вероятно, помоги ему Боже! Но тем больше у него оснований не помогать тебе в таких обстоятельствах. И что на это скажет Томас?
— Возможно, нам незачем ему рассказывать, — быстро отозвалась Роузи.
— Не говори глупости. Ты живешь с ним в одном доме, и он врач.
Роузи была сестрой Томаса, хотя более чем вдвое моложе его. Она осталась на его попечении, когда он еще только получал медицинское образование, но поскольку это бремя обладало круглым личиком, янтарными глазками, желтыми кудряшками, а также легким и веселым характером, и хотя не блистало умом, но было не намного глупее любой хорошенькой девушки, Томас в своем, в иных отношениях здравом и рассудительном, уме возвысил его до степени кладезя всевозможных добродетелей и очарования. Матильда в течение двенадцати лет их брака робко пыталась убедить мужа, что подобная физическая привлекательность в сочетании с беспечностью и полным отсутствием мозгов может быть чревата серьезной опасностью (и, как выяснилось теперь, слово «чревато» было самым подходящим). Но Томас, снисходительно соглашаясь, что Роузи глупа, как все девушки ее возраста, уверял, что во всех остальных отношениях она чистое золото. В довершение всего он отправил Роузи доучиваться в Швейцарию, все еще наивно веря в броню в виде форменных школьных пальто и круглой фетровой шляпы с лентой. Разумеется, Роузи выбросила шляпу в окошко, как только поезд отошел от вокзала Виктория, и нашла купе, в отличие от ее собственного, не предназначенное «только для леди». К тому же полет шляпы на железнодорожное полотно помог завязать разговор с молодым парнем, который, как выяснилось впоследствии, не чурался очень старых трюков. В итоге, несмотря на любезную помощь и опеку, предоставленную в Женеве Раулем Верне, бывшим ухажером Матильды, Роузи вновь оказалась в семейном кругу.
Рауль Верне! Заворачивая сонную малышку в белые одеяла, выключая газовую горелку и ощупью пробираясь через темную детскую, Тильда мечтательно улыбалась, мысленно вновь оказавшись в маленькой пивной в Каруже, куда можно было добраться из Женевы трамваем, с графином красного вина на белой скатерти, и слушая бормотание Рауля, что этой ночью они наконец отправятся куда-нибудь, где смогут остаться наедине. «Ah, Mathilde, dites oui!»{2}. «Какое же я имею право, — думала она, — читать мораль бедной заблудшей Роузи».
Возможно, заблудшая, но отнюдь не удрученная Роузи свернулась калачиком на старом диване при свете камина в кабинете Томаса.
— Ну, Роузи, лучше расскажи мне все...
И Тильда тут же вновь очутилась в Каруже, сидя под украшенными волшебными фонариками деревьями за столиком, покрытом белой и чистой скатертью, как на картине Ван Гога{3}, на которой были изображены булочки и бутылка терпкого красного вина...
— Ты, конечно, не знаешь это место неподалеку от Женевы, Тильда. Мы называли его «наша пивная» — оно казалось ужасно романтичным. Мы были молоды и глупы — теперь я куда более опытна... Мы обедали там каждый вечер, сидя под деревьями и держась за руки. Мы были в таком состоянии, когда кажется, будто кроме нас ничего не существует и не имеет значения. Он был студентом и не имел ни единого су{4} в кармане, но ему кто-то одолжил квартирку на холме, куда вела кривая улочка, и там было так чудесно, что... ну, в конце концов я перестала быть неприступной. Мы проводили там дни и ночи и были безумно влюблены друг в друга!
— Неужели в школе тебе позволяли вести себя таким образом?
— Ну, я наплела им с три короба лжи, а потом взяла и позвонила мадам, стала говорить с ней измененным голосом, назвавшись твоим именем, и сообщила, что приехала в Женеву узнать, как у меня дела. Мы со смеху покатывались, слушая, как мадам на меня жалуется...
— Почему же эта чертова баба не написала мне? — сердито осведомилась Матильда.
— Я же сказала: она думала, что практически каждый день говорит с тобой по телефону, но ты не можешь встретиться с ней, так как у тебя грипп или еще что-то жутко заразное. Разумеется, ты заявила, что боишься, как бы я не занесла инфекцию в школу, поэтому я буду отсутствовать еще не